— Как же ты ее вынесла в таких дозах?
— Ну, лишившись мужской аудитории, она сделалась удивительно несловоохотливой. Славка в счет не идет, он все-таки муж. Так что в беседе она участия почти не принимала.
— А как тебе Татьяна? Правда, хороша?
— Удивительно хороша! — согласилась Машенька. — И беседовать с ней — одно удовольствие. Только, знаешь, она показалась мне несчастной. У нее такие печальные глаза.
— Что ты, Машенька! Я с ней, конечно, и парой слов не перекинулась, но, по-моему, у нее все в порядке. Во всяком случае, чувство юмора есть, готова на что хочешь спорить.
— Да не буду я с тобой спорить. Я вообще не о том говорю. С чувством юмора у нее все в порядке, тут ты совершенно права. Но она сильный человек. Такие сохраняют присутствие духа и даже чувство юмора в любых обстоятельствах. Понимаешь, у меня такое ощущение, будто ее грызет какая-то очень неприятная мысль, а она просто не подает виду.
— Будем надеяться, что ты ошиблась. Мне кажется, она не заслуживает неприятностей. Слушай, давай к берегу, а то за нами сейчас спасательную экспедицию снарядят.
Некоторое время мы плыли молча. Потом Машенька осторожно спросила:
— Как тебе удалось не поругаться сегодня с Мироном?
— А разве было очень заметно, что мне хочется поругаться?
— Еще бы! Я весь вечер просидела как на иголках. Слушай, помирились бы вы с ним. Мирон, конечно, не без недостатков, но в принципе парень неплохой. И чего вы с ним сцепились как кошка с собакой? Слышала я все эти леденящие душу истории вашей юности. Но он же тогда был мальчишкой. Мало ли чего в таком возрасте не выкинешь по глупости! Ты и сама наверняка обходилась с ним не слишком по-доброму. Самое время положить конец этой глупой распре.
— Ты такая добрая, Машенька!
Она засмеялась.
— Ты мне зубы не заговаривай! Лучше дай обещание, что постараешься больше на Мирона не злиться.
— Да я и так стараюсь. Вон, сегодня чуть не лопнула от своих стараний.
— Варька, пойми, годы идут, друзья уходят. Сколько ваших ребят разъехалось, кто в Америку, кто в Европу! Надо пытаться сохранить то, что осталось. Не разжигай ты в себе обиду. Хотя бы ради Анри. Знаешь, как ему тяжело?
— Генриху? Да он, по-моему, и не замечает ничего.
— Послушай, может быть, муж у меня и рассеянный, но никак не глупый. А вашей с Мироном «нежной любви» может не заметить только слепоглухонемой идиот. От вас просто искры сыплются. Нет, Анри только делает вид, что ничего не замечает. Надеется, что так быстрее все уладится. Только вы не торопитесь…
— Ладно, Машенька, я попробую. Но учти, если меня хватит кондрашка, виновата будешь ты.
Следующий день начался с небольшой разминки. Утром мы с Лешей, припомнив вчерашнюю неблагодарность товарищей по лагерю, решили за водой не ходить. Вволю наплававшись, мы вернулись на стоянку и с интересом стали ждать, как развернутся события.
Когда последний бездельник наконец вылез из палатки и отправился совершать утреннее омовение, Машенька с Генрихом захлопотали у очага, вознамерившись приготовить завтрак.
— А что, за водой еще никто не ходил? — встревоженно спросила Машенька, разглядывая канистру, на дне которой плескались жалкие остатки жизнетворной влаги.
Мы с Лешей сделали вид, что вопрос не имеет к нам никакого отношения, и продолжали увлеченно обсуждать различия в грамматике русского и церковнославянского языков.
— Что же делать? На кашу тут еще, может быть, хватит, но на чай точно ничего не останется.
— Надо срочно отправить кого-нибудь в пансионат, — с готовностью подсказала я.
— Давайте я схожу, — предложил Генрих безо всякого энтузиазма.
— Мы с тобой и с Марком идем сегодня за мясом и вином, — напомнила я ему.
— Так, может, сейчас сходить? Заодно и воды принесем.
— Не выйдет. Пьянка назначена на вечер. В такую жару мясо за день протухнет.
— А как же быть с водой?
— А чего тут сложного? — удивился Марк. — Пускай Прошка с Лешей идут.
— Я?! — взвизгнул Прошка. — Опять?
— Вчера, между прочим, воду принесли мы с Лешей.
— Ну и что? Кто нас сюда притащил? Я, например, на такой отдых не подписывался. Топать по этим чертовым камням, да еще по жаре, десять километров!
— Тебе полезно, — нравоучительно заметил Марк, — жирок растрясешь.
— Вот сам и растрясай, а у меня найдутся занятия поприятнее. Я сюда отдыхать ехал. — С этими словами Прошка демонстративно разлегся на надувном матрасе, заложил ногу за ногу, а руки сложил на кругленьком брюшке.
— Это что, бунт? — осведомилась я ледяным тоном.
— Да. Бунт!
— Повесить мерзавца на нок-рее! — кровожадно рявкнул Генрих.
— Это будет затруднительно, — возразил чуждый романтике Леша. — Лучше не давать ему воды.
— Мы так и так не сможем ее ему давать. Воды-то нет, — напомнила Машенька.
Марк одним стремительным движением выдернул из-под Прошки матрас и, подняв за шкирку, поставил на ноги. Прошка к этой процедуре отнесся на удивление спокойно. Он не вырывался, не возмущался, но на физиономии его ясно читалось, что насилием от него ничего не добьются.
— Давайте, давайте. Бейте меня, пинайте. Потакайте своим кровожадным инстинктам. Чего еще от вас ждать!
— Последний раз спрашиваю: пойдешь за водой? — грозно спросил Марк.
— Нет! — твердо ответил Прошка.
Положение, как всегда, спасла Машенька.
— Значит, с Лешей пойду я.
— Нет-нет! — испугался Генрих. — Лучше я. Марк с Варькой могут принести вино и мясо без меня. Это же не тяжело, от силы килограммов десять. Зачем же втроем идти?
— Анри, ты и без того каждый день туда мотаешься. И вряд ли тебе это нравится больше, чем Прошке.